- Завтра Кастрюля выходит, - сказал Батя. Он придвинул лампу, чтобы резче обозначить черты лица.

- Наконец-то, - сказал Француз. – Теперь кемеровские будут торчать. И конкретно, причём. 

- Ага, - промычал Леший. - Вместе со всеми люберецкими. Это точно.

 Он был занят – делал мину. Привёз тротил с «Птичьего рынка», разобрал старый коричневый будильник и пытался присоединить проводки от шашки к усикам часов, плоскогубцами. Как кубинский партизан. – Выходит. Однозначно. Типа, на УДО. Типа, насовсем.

- Не завидую я тому оперу, который будет ставить его на спецучёт, - расхохотался Игорь-Карате, догрызая морковку. Чистил он её долго, бросая, как он говорил, ошкурки, прямо на пол у недавно отобранного у какой-то фирмы цветного принтера. Зашёл прямо с улицы, сунул охраннику, сказал девочкам - Хи-хи-ха-ха! - и унёс. – «Если что, тогда да, а так – нет! Это я примерно говорю.» Как поговорит с ним пару минут, двинется. Напрочь. А правда, что он там кого-то в Магадане съел, Бать?

Батя промолчал. Что-то явно его беспокоило. Но, д у х о в и т ы й и сдержанный, виду он не показывал.

- Токо ты, Бать, сам не ехай. Встречать его. Там народу будет море, все синие*. Ты не чалился*, говорить не умеешь, не надо тебе туда ехать. Пусть воры всё рассудят. Ворам виднее.

- Да, - сказал Француз. – Сейчас все в Москве за слово цепляются. Схватят за базар, и всё. Будем им платить двадцать процентов, - засмеялся он.

- Ара, это кто с нас будет получать?! – сказал Ахпер. – Ты чего говоришь такое, Лёня? Кто с меня получать будет?

- Харе, армян, - сказал Леший. – Не кричи. А то ща всех взорву. Насовсем.

- Э, ты чё?! – Ахпер взвился. – Офигел?! Пацаны, он нас всех сейчас взорвёт, как Басаев! Вы видели?! Беспредел творится! Клянусь.

- Не манди, - сказал Леший. – Один хер, не выйдет. Не получается у меня. Тут ещё нужет контакт, а его нет. Его самому сделать нельзя.

- А ты чё, смерти боишься? – Игорь кинул в рот последний кружок морковки, привстал, пристально посмотрел серыми глазами на Ахпера. Глаза его были с прищуром, в натуре как у японца. Никто не понимал, когда он шутит. Но завинтить* насовсем, с контрольным выстрелом, могли все, а гребень-на-гребень Игорь был на весь город такой один. С его кулаками он, конечно, мог заработать гораздо больше - уехал бы, например, в какой-нибудь Форт-Брегг там, или в личке, «мучеником смелым». Или вообще - в камуфляж, взрывать мосты. Но он никогда ни перед кем не опускал глаза. И как тогда служить? Да и кому? Зачем? Тут веселей – полушубок и обрез. И никаких господ. Номинально, Батя - старший. А так - сами по себе. Сплошная анархия. 

Но убивать Игоря – многие пробовали! – не получалось ни у кого. С ним надо было воевать. А воевать особо никто не умел. Да и не стремились. Разве что «чехи». Но они уважали «Гору» - как они его звали – за боевые, брат, единоборства и тоже «не стремились». 
 
- Нет, - сказал Ахпер. – Боишься – э т о  т ы. Он больше не смеялся.

- А, - Игорь кривил уголок рта в мелких шрамах. Шрамы эти получаются сами собой, когда губы разбивают в лепёшки, а потом стягиваются обратно, до первоначальных. – Тогда ладно. Мне можно.

Он встал и вышел в смежную комнату, где была груша, похлопал по ней пару раз ребром ладони, потом сел в угол, по-турецки и стал читать «Реквием» Ахматовой. По слогам, из вынутого из кармана томика поэтической антологии, словно на память, негромко. Но Студент был в шоке. Игорь, как последний самурай, точно был полной загадкой не только для пацанов, но и, похоже, для любых профессоров. Возможно, в том числе и медицинских. До прихода в «Движение» Студент таких не видел, никогда. Это было н е ч т о.
 
Дверь особняка внизу хлопнула, кто-то стал неторопливо подниматься наверх, шёл борзо, недипломатично, как будто танцуя. Так и лезвием в лицо плюнуть недолго.

- Манерный! – крикнул Француз, не дожидаясь, пока он войдёт. – Кастрюля выходит, завтра. По ходу, будет сходняк, брателло. Рад?!

- Не пойду, - сказал Манерный. Он вошёл и по комнате разнеслось такое амбре, что Батя поморщился.

- Ты сколько на себя вылил «Опиума», Андрей? – сказал он. – Тебя Джамал уже обыскался. Оборвал мой мобильный. И на пейджер скидывал раз сто. Там приехали какие-то ингуши, привезли из Тольятти «девятки», надо делать ПТСы, тебя нет.

- А деньги? - Манерный обнялся с Батей по-пацански, голова к голове. - Деньги есть?
- Бесплатно! - захохотал Француз. - Мы ж сироты, откуда у нас деньги. Нам надо оказывать спонсорскую помощь.

- Да, - сказал Батя. - Аушеву уже оказали, по ходу дела. Только мы - не он.

Это был Батя. Батя никогда никого не упрекал и никогда никому не выговаривал - просто ставил перед фактом. Он никогда не говорил зря. Пост директора огромной фабрики научил его – можно делать резкие вещи, нельзя говорить резкие слова. 

Манерный выпустил Батю из объятий, хотел присесть, как всегда - на корточки, но «версачи» (750 $) были слишком узкими. – Ига, -сказал он.- Ты мне завтра нужен.
Игорь перестал читать стихи.

- Чё, стрелки-белки? Валяй! Во скоко? Всех порвём.

- Да они обмороженные наглухо, звери эти, ингуши, - сказал Манерный. Он достал сигариллу, даже не сигару, а именно - сигариллу, в два раза дороже - и потянулся за зажигалкой. Батя отрицательно покачал головой. Курить в офисе он не разрешал никому. Никому вообще. Никогда. 

- Перебейтесь с ними на вторник, - сказал он. – Завтра выходит Кастрюля. - Он помолчал. - Поезжайте, привезите его. Там ещё обязательно будут какие-нибудь воры, «ребята, помогите материально», подогрейте их из кассы, десяткой, больше не давайте. И вечером в «Диалоге», на корабле, часов в восемь. В семь позвонит Герман, скажет, будет там ОМОН или нет. В крайнем случае - на даче. Но только не здесь. Скажи Гурзуфу-буфетчику, будет сходняк, пусть закроют корабль на спецобслуживание. Серьёзный завтра будет разговор, возможно.

- Не хочу, Бать, - медленно процедил Манерный. – Я и на суд-то к нему не пошёл. Из принципа. Если б он тогда с этим ментом не подружился, вообще б ничего не было. Я его знаю с лет с пятнадцати.

Батя замолчал. Он опять думал о чём-то о своём. Казалось, ему не хотелось организовывать встречу ещё больше.
 
- А, - сказал Француз. – И потом вся Москва будет нам предъявлять, что мы «людей» бортуем. И Леший будет со всеми стрелковаться, до геммороя. До красных соплей. До Ватерлоо. Позвоните Киллеру, пусть приедет, и я ещё пойду. Нормально всё будет, Николаич. Ничё никто не скажет. Я отвечаю.
 
- Да чё вы вообще трёте? Я не пойму, - Бита встал. Слишком он был здоровый. Такой рост в драке уже мешает. Но двигался на удивление легко, для его габаритов. С координацией у него было всё в порядке. С выносливостью тоже. – Пусть решают воры. Ворам виднее. Они его грели, и, короче, пусть они и принимают товарища. Накрывают поляну.

- Принимают в милиции, - сказал Француз с улыбкой. Он смотрел в окно на высокую худую брюнетку, которая шла по Арбату. – Мабута* и есть - мабута. Брателло.

Бита отвернулся. В Кандагаре этот франт точно бы так не сказал. А сказал бы – летел бы и кувыркался с какого-нибудь моста. С РГД за пазухой. Но долг - платежом красен. Ближе всего к «ворам» всегда - офицеры. Российские, то есть. Кодекс чести, подчинение приказам, смелость. Заносчивость. Блажь. Мотовство. – Я поеду, - сказал он. - Один.

- Тебя только там завтра не хватало, - Батя поморщился. - Ты иногда такое скажешь, как в воду пёрнешь. Там такая будет диспозиция, только если на танке. Да и то. Сожгут, - он повеселел.
 
- Слышь, а может, поедем и нарубим там всех на венгерский фарш, - Игорь присел с одной ноги на другую. – Без «понятий». По-азиатски. И этого вашего героя. Кто-он там? Дуршлаг или как его? Пусть выходит один на один.

- Хорош, Игорян, - сказал Ахпер. – Так эти дела не делаются. И на один там не ходят. Человек с тюрьмы вишел, ему надо «подогреть», дать «работу», лаве, девочку, гульнуть, спеть песню. А воры...Чё они скажут, ара? Э? Что Батя у нас не сидел, что ли? Ну и я тоже не сидел. Сейчас пол-Москвы не сидело, кто деловой. И что? Это там, а это- здесь. И самурай наш тоже не сидел? И что? Ума, значит, хватило, не сидеть. Все идём по преступной жизни одинаково. Или тюрьма или убьют.

- Ну насчёт всех ты попутал. Ты за себя говори, армянин ты нерусский. А вот чё они скажут, Батя, - Француз перестал смотреть в окно. Брюнетка зашла в Мак-Дональдс. Наверно, голодная? Да, такую бы завтра на корабль. Но там будут одни Маруси. Ничего слаще редьки не видели. – Что Батя – коммерс. И мы все, заодно. Вот встретим Кастрюлю, Киллер там с ним обнимется, бухать поедем, потом кто-нибудь из его семейников и скажет. А воры промолчат. Вот так. Или – почему его там грели не мы, а зона? Или ещё что. Там может быть много чего.  И чё делать будем тогда? Оправдываться начнём? Смех.
 
Леший закончил возиться с тротилом, бросил шашки на пол, без проводков, россыпью. Батя опять поморщился. Потом бросил в урну внутренности развороченного будильника. И – п о п а л.

- Давай, Батя, так. Киллера не надо, а то подумают, что мы - на войну. Игоря - тоже. Там всё равно будет разговор о другом, темы - не его . Я поеду сам. Семейникам скажу, что надо решить вопросы, Кастрюля, думаю, поймёт и согласится. И привезу его прямо на корабль. Только пусть халдеи там всё накроют как надо. Студента не берите, точно скажут, что коммерсанты. И всё, - он подобрал с пола обрывки проводов, легко и гибко разогнулся.

- Бита тоже отдохнёт. Кастрюля пока не знает, что в Москве за времена, потом представим. А вообще, - он повернулся и медленно оглядел всех в комнате, прямо в глаза, даже Игорю, - ему вообще-то всё равно. Не до этого ему щас. Плохо ему. Он как увидит наш стол, уйти может. Десять лет за чужую вину. Это много, пацаны. Долго это очень. И - больно. Мучительно.
 
- Главное, - сказал Кент, - чтобы там завтра не было Скандинава, - до сих пор он молчал, по обыкновению. Как настоящий крадун, он всегда работал один и только интуицией разбирался в подобных вопросах. Но интуиция у него была х о р о ш а я.

- Да, - сказал Леший. - Этот точно заберёт Кастрюлю. Прям с зоны. - он улыбнулся. - Не будет его там. Они сейчас с Машкой в Турции, на пляже. Лежат мёртвым сном. Шучу. Вчера звонила Оля, моей, проговорилась.

- Да, ара, - Ахпер встал. - Зачем я сюда приехал. Москва - большая деревня. Все знают в с ё. Лучше б я к дяде Ашоту сразу в, - медленно проговорил он. - Ка-ли-фор-ни-ю... 
- Ты, Ахпер, чем Москву клясть лучше на себя посмотри, - сказал Леший.

- Да, - поддержал Игорь. - Знаешь, что в Москве самое главное? Нисходи в воззрении, восходи в поведении.

- Это как? - сказал Кентавр.

- Ну, - Игорь закатил глаза, - нисходить, отталкиваясь от воззрения, означает ознакомиться с точкой зрения совершенства великих истин, а восходить с помощью поведения — практиковать в соответствии с низшими модусами. 

- Знаешь, некоторые люди, нарушив обеты, впадают в уныние и не совершают ничего, кроме дальнейших нарушений. Но, как человек, упавший в грязь, очищается, умываясь и опрыскивая себя ароматной водой, очищай и ты, брат, свои омрачения, падения и проступки, чтобы нарушенные обеты никогда не накапливались. Не дружи с человеком, который пренебрег нравственностью или хотя бы на миг нарушил свои заповеди. Есть старая японская поговорка - "Если ты в белых одеждах попадешь в жирное болото, черная грязь обязательно запятнает твою белизну".Точно так же, даже если твои обеты чисты, тебя обязательно запятнают чужие нарушенные клятвы. Если же ты сам не очищен, то черное не запятнает черного, - он кивнул куда-то на улицу. В среду там даргинцы забили насмерть одного экибазтузского. Прутьями от решёток. - Поэтому будь крайне осмотрителен. Важно не водиться с порочными людьми и с теми, кто утратил свои обеты. В любом случае, брателло, следует заботиться о том, чтобы не было стыдно самого себя.
 
- Ага, - захохотал Бита. - А то он сам с тебя спросит!..

- Величайшее из зол, -сказал Игорь, это иметь религиозные предубеждения и критиковать других людей, не зная их ума. Когда усердно практикуешь боевые искусства, важно, используя тело, речь и ум, приучаться постоянно обращать любой благотворный корень деяния на благо других. Тренируйся и живи для других. Сначала постепенно приучайся к этому в самых незначительных поступках. Время от времени проверяй себя, чтобы увидеть, не затронули ли тебя нечистоты. Ты не добьешься успеха, если на тебе останется хоть малейшее пятно себялюбия. Следи за тем, чтобы тебя не запятнала корысть, внимательно. Не рыскай неугомонно в погоне за вещами, подобно собаке или голодному духу, но с помощью противоядий оставайся в покое. Тогда и Москва тебе будет не помеха.
 
Ахпер вздохнул.

- "Восходить в поведении, нисходя в воззрении..." - Игорь помолчал. - Понимаешь, брателло, если мы начнём действовать в соответствии с "высоким" воззрением, то просто будем выглядеть помешанными или душевно больными. Если же будем только придерживаться воззрений низких, простых учений, то никогда не найдём возможности к освобождению - сколько там должно пройти времени?..поэтому следует согласовывать поведение с простыми учениями, а воззрение должно быть самым высоким. Как будто летишь на ракете.
 
- Да, возносись, возносись, а заповеди-то - соблюдай, - сказал Батя, внимательно следивший за разговором. Он тяжело поднялся с кресла. Только сейчас стало ясно, как он устал. - «Обманываясь условным смыслом, упускаешь возможность постичь истинный», как говорится. Давайте, пацаны, по рулям. Время. Сегодня в Кремлёвском концерт, Тина Тёрнер. Сан Саныч уже нам всем заказал пропуска, от банка. Там Березовский будет сидеть в первом ряду. Потом - к китайцам, на Садовое, как положено. Вечер!

- Не хочу к китайцам, - сказал Француз. - Там у них одна курица. А у японцев - рыба. Поехали в "Шале"? На фондю. А потом к Бабке Бе - в поведении нисходить.

- Да не о том я, жупел, - скривился Игорь. - Чё ты всё переводишь на сиськи-попки? Фрукт!

- Ты чё, крутой? - Француз встал. - Сейчас это, - он сжал кулаки, - не катит, понял? Сейчас у кого калибр больше.

- А ты не всюду с ним пойдёшь, - Игорь спокойно посмотрел Французу в глаза. - А я там буду тебя ждать.

- Не ругайтесь, - улыбнулся Батя. Он передразнил телевизор - Не надо ссорится. Посмотрим, кто из нас всех круче - завтра, - он повернулся к Французу. И Леший тоже. - Француз, а зачем ты себе строишь этот дом в Раменках? Двенадцать тысяч квадратных метров. Как Исаакиевский собор. Примут тебя за этот дом. А заодно и нас. 

- А там будет супер-бордель! - заорал Манерный. - И мы все там будем жить.

- Ну за всех говорить не надо, - спокойно сказал Игорь. - А сколько у тебя сейчас любовей, Френч? Штук десять?

- Ну так, где-то около того. А если примут, я его отдам под детский дом. Так и напишу в чистосердечном - первоначально и планировал построить дом для детей. Тёлки! Я вчера...

- Всё, - Леший встал.  Он знал, что Француз, со всей его дерзостью против Игоря не продержится и минуты. Да и никто. Только СВД. От СВД - правда, нету средств. Но это ещё надо, чтоб с л о ж и л о с ь. - Если все девушки, с которыми ты был близко - знаком, :))), выйдут к гостинице "Москва", Тверскую надо будет перекрывать. На парад. Поехали! На всё опоздаем. 

- Да, - сказал Игорь, - это точно. Если держишь удар, будь уверен, что он не последний. Это про женщин.
 
Все серьёзно и молча выходят из офиса, спускаются по лестнице, садятся в машины. Насвистывает только Манерный. Он не глумится. Просто знает, как сидел о н. Его не грел никто, ничем и никак. И статья у него была другая. И был он на десять, тоже, лет младше всех. Там вот и получил такое имя.
За хорошие манеры.

За кадром слышно, как Манерный говорит Лешему - "А, знаешь, что тогда сказал Француз ворам? Когда они хотели его в топке сжечь? Либо убейте, пацаны. Либо - помогите." Леший молча кивает.
 
______________________________________________________________
 
Мабута – здесь – презрительное название военных. Вообще – пехотные войска, или любые чёрные погоны. Синие – с наколками, бывшие в лагерях. Чалился – отбывал срок.