Откуда появилось заложничество? В последнее время в связи с этим явлением говорят, как правило, о Чечне. Но авторами его “изобретения” с полным основанием можно назвать осетинских национал-экстремистов. Определенный опыт они приобрели во время осетино-грузинской войны. А к осени 1992 года, провоцируя события в Пригородном районе, придали этому явлению масштабный характер, поставили заложничество на поток.

Вспомним, как к аэропорту в Минводах подъезжали автобусы с осетинскими номерами и подбирали ни о чем не подозревавших ингушских пассажиров, превращая их затем в заложники. Для содержания ингушских заложников были подготовлены не какие-то ямы, а помещения тиров, медучилища, свинарников и т.д. И эти, по сути, концентрационные лагеря не были скрыты от глаз начальствующих чиновников из Москвы. Зло совершалось с нескрываемым цинизмом и высокомерием.

Об этом и рассказывается в поступившем в редакцию газеты “Ангушт” материале. Автор пытался “пристроить” его в официальной прессе республики. Но ему в этом отказали. Не потому, что не желали ворошить прошлое. Просто путь к правде закрыли. А она, хотя и горькая, но такая, как изложена в “Исповеди” бывшего заложника.

Мурат ОЗИЕВ

***

Так уж устроена память - со временем в ней стирается все плохое, что происходило с человеком. Пока какая-нибудь деталь того горького периода снова не напомнит о нем. Так произошло и со мной, когда года два назад на экране телевизора в документальном фильме "Живой товар" не показали Бибо Дзуцева — бывшего командира так называемого народного ополчения Осетии, сыгравшего роковую роль в судьбах десятков тысяч моих соотечественников.

В той телепередаче Дзуцев предстал перед зрителями в роли гуманиста — человеком, не приемлющим насилие и такое дикое явление нашей действительности, как заложничество. Он обвинял в этом соседние народы, говоря, что в глухих аулах Чечни и Ингушетии содержатся сотни заложников, в т.ч. и российские военнослужащие.

Мне же кажется, что безнравственно с его стороны говорить об этом, и не стоило российскому телерепортеру давать ему высказываться на такую тему, да еще на такую широкую публику. Ибо роль гуманиста ему не к лицу. Ведь говорит на эту тему и осуждает заложничество человек, который приказывал своим отрядам в массовом количестве брать людей в заложники, не взирая на пол и возраст, проводить этническую чистку, по сути, устроил геноцид.

В полной мере “святость” Дзуцева и его подельщиков, заплечных дел мастеров испытал на себе и автор этих строк. Было это так.

По истечении примерно двух недель после того, как российско-осетинская группировка войск провела этническую чистку в Пригородном районе и Владикавказе, на площади перед Назрановским райсоветом стали формировать колонну из добровольцев для захоронения останков погибших. Нас собралось около ста человек. В сопровождении двух БТРов мы выехали в сторону Владикавказа.

Проезжая через город, мы замечали удивление, страх и растерянность на лицах владикавказцев. Нас они приняли за отряд смертников, которые среди бела дня ворвались в город для его захвата. На самом деле у нас не было даже, за редким исключением, складных ножичков, ибо были предупреждены: не брать с собою ничего, что даже отдаленно могло напоминать оружие. Но, находясь в окружении враждебно настроенных против нас людей, многие из которых были до зубов вооружены, мы действительно чувствовали себя смертниками. Что меня удивило — это новенькое, блестящее вороненой сталью автоматическое стрелковое оружие в руках у гражданского населения. Вооружены были даже подростки. У некоторых имелись гранатометы. Но более всего меня удивляло то, что у всех на поясах висели какие-то ножи в желтых чехлах. Впоследствии до меня дошло — это были штык-ножи от автоматов. Честно признаться, являясь открытой мишенью в этой массе людей на кузове КАМАЗа, я искренне завидовал владельцам новеньких автоматов. Вначале боевики боялись, думая, что мы вооружены, прятались. А когда поняли, что мы безоружны и им ничего не грозит, остановили колонну.

При выезде из Назрани нам говорили — есть согласованность между сторонами и, кроме того, прикрытие с российской стороны. Но эта договоренность была подло нарушена, а российские военные на своих бронемашинах просто ретировались. Помню последние слова растерянного и напуганного майора, сказанные осетинским бандитам прежде, чем покинуть нас: “Только не стреляйте, только не стреляйте”.

Не буду подробно описывать, что тут началось — читатель, наверное, может себе представить. Мы буквально висели на волоске от гибели. Началась перепалка на осетинском языке. Некоторые боевики, разъяренные, с дикими криками делали попытки тут же нас расстрелять. Другие, более трезвые, не давали им это сделать. Наконец, после обысков, нас повезли на улицу Гадиева. На “Жигулях” нас сопровождали боевики. Вели себя они нагло - направляли на нас автоматы, пулемет и делали вид, что вот, вот начнут стрелять. При входе в здание нас опять тщательно обыскали. В последствии даже сняли на видеокамеру. Здесь уже находились люди и в милицейской форме.

Отступая от темы, хочу отметить, что сотрудники милиции в своих действиях по отношению к ингушам не уступали боевикам в те трагические дни, т.е., говоря проще, поправ все законы, блюстителями которых должны были быть, они стали для определенной части населения жестокими карателями и убийцами. Это они в свое время устраивали митинги с требованиями от российского правительства выплатить им по 300 и более тысяч рублей за “лишения и невзгоды”, перенесенные ими во время осетино-ингушского конфликта, названного ими ингушской агрессией…

Так мы оказались узниками печально известного во Владикавказе тира на ул. Гадиева, одного из многих, заранее уготованных мест для содержания подобных нам заложников. Там находилась группа примерно из 20 обросших и измученных людей. Они сказали, что содержатся здесь с первых дней конфликта и до недавнего времени этот тир до отказа был забит людьми. В основном их забирали из собственных домов, адреса всех ингушей были заранее обозначены. Были определены и отряды боевиков, ответственные за захват заложников в том или ином районе. Они рассказывали много жутких историй, свидетелями которых им довелось быть - об убийствах женщин и детей, об издевательствах.

В первую ночь нашего задержания, часов в одиннадцать, к нам ворвались вооруженные бандиты, начали бить первых попавшихся под руку заложников, затем нас построили, и под дулами автоматов началось мародерство. Отбирали все ценное: дубленки, норковые шапки, золотые перстни, все документы, не говоря о деньгах. У одного заложника изъяли крупную сумму денег. Так случилось, что при выезде из Назрани, он не успел их передать кому-то из родственников. Свою норковую шапку я спрятал и таким образом сохранил ее, но зато лишился часов. Но это случилось на следующий день.

Опять же ночью нас подняли, велели сдать все ценные вещи, включая часы. Сказали: “все это вам больше не понадобится, вас будут расстреливать”. Поводом такой ярости с их стороны был слух о том, что в лесу, около поселка Терк якобы были найдены сто трупов осетин, вроде бы расстрелянных ингушами. И они в отместку уничтожат нас. Затем поставили лицами к мишеням, велели руки держать за затылками. Нам ничего не оставалось делать, кроме как слушаться. За спинами слышались звуки передергиваемых затворов автоматов. И каждый из нас мысленно прощался с жизнью.

В эти томительные секунды ожидания возможной смерти я думал, что вся моя вина перед этими палачами заключалась лишь в том, что я пожелал вернуть отнятую у меня Родину, вернуться в свой отцовский дом. А сейчас единственное, что смогу сделать, если успею, это кинуться навстречу свинцовому дождю и успеть схватить за горло своего врага. Но стрельбы не последовало. Наверное, страх перед наказанием испугал наших мучителей. К тому времени молва о нашем захвате получила широкую огласку. Кто-то из них крикнул: “Стойте так и не двигайтесь с места, пока мы не позволим. Кто сдвинется, тот станет трупом!” И затем вышли. Постояв минут 15, самые отчаянные, к большому неудовольствию некоторых, стали подходить к кучкам отнятых вещей. Отнятые у меня часы я, конечно, не обнаружил.

Условия нашего содержания были ужасными. Спали на холодном бетонном полу. Кормить отказывались. Говорили: "Хотите кушать, соберите деньги на хлеб". Так приходилось за свои уцелевшие деньги покупать у надзирателей серый хлеб. Обходился он очень дорого-300 рублей за буханку. Мы назначили хлеборезов, они делили поровну, но иногда ошибались, и некоторым из нас не доставалось установленных порций, приходилось выручать – делиться своей долей. В день одному человеку приходилось по ломтику, иногда и того меньше. В блокадном Ленинграде люди по карточкам получали больше хлеба, чем мы. Запивали холодной водой.

Очень давила на психику постоянная стрельба, доносившаяся из помещения соседнего тира. Это тренировались осетинские бандиты.

Но все же тяжелее голода было терпеть моральное унижение. Особенно неприятны были выражения: "Что газовать хотели! Что же вы не газуете? Мы вам сейчас покажем, как надо газовать!" Этим они четко проводили границу между нашими мировоззрениями и образом жизни. Между мусульманской и их языческо-христианской верой. Эти слова задевали наши религиозные чувства. Ведь на самом деле никто не объявлял газават. Они просто не понимали, что газават — это война против врага, который покушается на мусульманскую религию, ведущаяся во имя ее защиты. А не за какую-то территорию. Конечно, если взглянуть в корень противостояния и учесть слияние интересов двух сторон, т.е. желание расширения своего жизненного пространства одной стороны и ограничения влияния мусульманских народов на Кавказе другой, то наше противостояние можно было при желании оценить как войну за защиту мусульманской веры. Но все дело в том, что ингуши не брали в расчет религиозные аспекты. Они здесь напрочь отсутствовали. Но наши соседи смогли убедить кремлевское руководство в обратном. И это был коварный ход. Беда ингушей в том и заключается, что не находится справедливый, беспристрастный судья и не наказывается злодейство и коварство.

Я думаю, если бы объявили газават, то столкновение продолжалось бы еще долго. Потому, что человек, принявший на себя это обязательство, должен, если это необходимо, погибнуть или получить увечья. Только тогда он считается исполнившим свой обет.

Если сказать честно, вся молодежь в то время готова была вести борьбу. Особенно велика была жажда мести у тех, кто потерял родных и близких . Чего стоила одна небольшая группа, которая захватила отряд спецназа “Витязь” в лесах Ассиновского ущелья и обезоружила его . Если бы в то бурлящее страстями и накаленное ненавистью время, нашелся бы какой-нибудь предводитель и бросил воинственный клич, то желающих воевать оказалось бы немало. Многие надеялись, что таким человеком станет генерал Руслан Аушев. Но он поступил, мне кажется, в той тревожной обстановке правильно, сбил воинственные настроения, приказал молодежи успокоиться. Война не принесла бы ничего хорошего, кроме удовлетворения жажды мести. Ведь на защите интересов осетинской стороны стояла российская военная армада.

И это вызывало самое большое недоумение — армия защищала неправую сторону. Как признавались потом солдаты, им приказали стрелять только в ингушей. Об этом же ясно говорил и приказ Верховного главнокомандующего — президента России Б. Ельцина: "Все ваши действия против агрессоров находятся под защитой президента России"…

Часто, выкрикивая ту или иную фамилию, боевики выводили людей из тира. Назад они возвращались избитыми. Несколько человек не вернулось вообще и, что с ними стало, нам оставалось только гадать. Но количество заложников никак не уменьшалось, а наоборот увеличивалось за счет новых захватов. Одного заложника к нам прямо-таки заволокли и бросили на землю. Он находился в жутком состоянии, забитый до полусмерти, не мог говорить, голова представляла собой сплошное месиво из волос и крови. Мы его долго обмывали, приводили в чувство. В последствии он рассказал, что прятался в поселке Спутник, но его все же нашли, хотели убить, да, видимо, срок еще не настал.

Несмотря на то, что прошло уже достаточно времени, охота на ингушей продолжалась. Доходили слухи о грабежах, о горящих селах, об угоне автомобилей, дележе скота.

Вещевой рынок во Владикавказе вышел за пределы своей территории и далеко раздвинул свои границы до близлежащих улиц города — шла бойкая , бессовестная торговля награбленным имуществом. Российская армия взирала на этот разбой с возмутительным равнодушием.

Быть в заложниках в такой обстановке, конечно, требовало определенного мужества. Некоторым, из сидевших со мной, его не хватало. Но были и такие, мужеством и достоинством которых я искренне восхищался. Особенно запомнился такой случай. Среди охранников был один из Южной Осетии: ничем не примечательный, скорее вызывающий омерзительное отвращение тип, которому в обычной ситуации и руки то не подашь. Он выделялся своей особой ненавистью к нам. И вот однажды этот тип решил показать свое “превосходство” над нами. Находясь за решетчатой дверью, он скомандовал одному из заложников подойти. Когда тот повиновался, охранник приказал ему стать перед ним на колени. В тире умолк гул голосов. Все, затаив дыхание, стали наблюдать за этой сценой. В тишине слышались громкие крики охранника, переходящие в визг: "Стань на колени! На колени, тебе говорят! Иначе станешь трупом!" Но, видя, что все это безрезультатно, он со словами: “В последний раз говорю, считаю до трех”, - передернул затвор автомата и направил в грудь этому парню.

А тот все продолжал стоять с высоко поднятой головой, смело и с усмешкой глядя в глаза охраннику. Они стояли друг против друга - нескладно сложенный, с большим одутловатым лицом и опухшим бабьим телом вооруженный охранник за толстой решеткой и молодой, стройный, безоружный парень, у которого нет ни одного шанса кроме того, как умереть достойно, не запятнав чести в глазах многих десятков людей.

Казалось, время остановилось. В этой гнетущей, жуткой ситуации мне вспомнились кадры из советских военно-патриотических фильмов, воспевающих стойкость наших людей. Но то лишь фильмы с выдуманными сценариями, которые легко обыгрываются актерами и, тем не менее, события в них остро переживаются зрителями. А здесь ты воочию видишь реальную сцену действительности, сцену противостояния добра и зла, жизни и смерти. В мозгу сверлила одна мысль — неужели парень сломается, неужели страх перед смертью и желание жить переборет гордость, достоинство?

И парень выстоял. Цену мужеству знают все. И знают, что стоит оно дорого, и преклоняются перед мужеством. Но не все способны заплатить за честь, достоинство дорогую цену. В тот момент мы все готовы были преклониться перед мужеством этого парня. Сегодня, по прошествии стольких лет, я вспоминаю этот эпизод, и мне становится легко и приятно на душе оттого, что есть среди нас немало таких несгибаемых людей.

А “достоинства” презренного охранника проявились во время прихода к нам начальника штаба осетинского воинства Гогичаева, о котором я еще скажу чуть ниже. Так вот: когда он с группой боевиков зашел к нам, этот охранник по своей обычной манере стал приставать к заложникам, что мешало выступать с угрозами в наш адрес самому Гогичаеву. Ему это не понравилось, и он рявкнул на подчиненного: “А ну перестань там, когда я говорю, все вы здесь храбрые, а где надо, не проявляете эту храбрость, выйди вон!”. О “храбрости” наших истязателей говорил еще и такой эпизод.

Однажды, когда для очередного издевательства и мародерства они вошли к нам в помещение, неожиданно погас свет. Какая паника началась среди них! Послышались дикие крики: “Всем к стене, лицом к стене!” — слышались передергивание затворов и топот удирающих к выходу охранников. Уж такой прыти от до зубов вооруженных бандитов никто не ожидал. За какие-то секунды, пока мы опомнились, они выбежали из тира и в миг захлопнули дверь нашей тюрьмы.

Тут для справедливости нужно сказать, что и у некоторых (у единиц) заложников сдавали нервы, они явно показывали свое беспокойство, паниковали, не давали жаловаться начальству на то, что нас здесь не кормят, грабят и истязают. Это еще можно было понять, ведь жалобы могли усложнить нашу и без того тяжелую участь. Но когда одни и те же люди перед командирами боевиков начинали жаловаться на членов Народного Совета Ингушетии, обвинять их в случившемся, становилось неприятно и, откровенно говоря, стыдно. “Это не мы, - говорили они, - мы простые люди, мы этого не хотели. Почему мы должны страдать из-за этих негодяев?” Видимо, эти люди рассчитывали на то, что после таких слов раскаяния их отпустят на волю. Противоположная сторона с усмешкой слушала эти стенания и отвечала: "Да, да, теперь вы поняли, что это их вина, вот до чего они довели ваш народ, жили бы себе спокойно. Чего вам не хватало?"

После очередного такого диалога, когда мы остались одни, я не смог удержаться и, отбросив всякую осторожность, выразил им свое возмущение: “Почему вы обвиняете наших лидеров, ведь никто не требует от нас этого? Вы этим унижаете в первую очередь себя. Эти люди, бросив все, взвалили на себя тяжкий груз ответственности за будущее нашего народа. Мы же когда-то были благодарны им за это, поддерживали их и шли за ними, справедливо считая, что они отстаивают наши национальные интересы. А теперь вовсю черним их перед извергами. Нельзя так”. Мои слова возымели действие, и больше такое не повторялось. Поэтому мне не хотелось бы строго их судить.

Вопреки малодушию некоторых людей, я до сих пор считаю, что те наши лидеры уже одним принятием закона “О реабилитации репрессированных народов” и созданием Ингушской Республики, несмотря на ожесточенное сопротивление противников, в том числе и “своего” Хасбулатова, заслужили достойное место в нашей истории. В исторических процессах возникают периоды, когда тому или иному народу предоставляется шанс для определения пути своего развития. Именно такой период и был использован нашими лидерами. А какую цену для этого приходится платить - это уже другой вопрос. То, что произошло с ними, можно охарактеризовать пословицей "Дорога в Ад вымощена добрыми намерениями". Но то, что случилось осенью 1992 года должно было случиться - днем раньше днем позже. Сценарий произошедшего писались совсем другими людьми – в кабинетах Владикавказа и Москвы. Иное дело, отдельные личности оказались в провокационных сетях.

Если мы будем так легко при первых же неудачах и поражениях отказываться от людей, переживающих за судьбу народа, желающих улучшить ее, если мы будем еще и проклинать их за эти неудачи, то никто, никогда, отстаивая национальные интересы, в будущем не захочет взваливать на себя тяжелое бремя ответственности. И это, на мой взгляд, страшнее всего. Пассивность маленькой нации, впрочем, как и чрезмерная активность, приводит к пагубным явлениям. В этом колеблющемся мире место под солнцем без потерь не завоевывается. В общем, были среди нас всякие, но большинство держалось достойно. Старики в такой обстановке умудрялись еще и молиться, а мы вслед за ними возносили мольбу за освобождение. "Хвала Аллаху, вложившему в наши сердца истинную веру".

Фатализм, присущий нам, успокаивает в опасные и критические минуты жизни. Верующему в Единого Творца не страшна и смерть в отличие от других, ибо он предстанет перед Ним уверовавшим…

Нам еще повезло, среди нас не было женщин и детей, как, например, среди заложников на свиноферме в селении Сунжа. Этим Всевышний оградил нас от участи видеть насилие и жестокость по отношению к ним.