Что происходит с современным русским языком, попавшим лавину англицизмов и жаргона? Дошло до того, что употребление слов (крутой парень, разборка, беспредел, отморозок, балдеть, крыша поехала и т.д.) становится едва ли не нормой. И откуда вся эта зараза?

Сегодня, когда нет цензуры, тюремно-лагерный жаргон находит себе новую «среду обитания». Им пользуются, например, бизнесмены, журналисты, политики. Он модифицируется, пополняясь новообразованиями и меняя значения традиционно используемых лексических единиц. Например, напарить - обмануть, капуста - деньги (первоначально только о долларах - из-за их зеленого цвета), поставить на счетчик - ежедневно увеличивать проценты от не уплаченного вовремя долга и т.д.

Хорошо это или плохо? Несомненно, плохо, если посмотреть с позиций языковой нормы. Но русский язык и велик тем, что сам фильтрует словесный мусор, решая, что оставить, а что слить в канализацию. Элементы такого отбора можно наблюдать и сейчас: например, с определенной стилистической окраской и главным образом в непринужденном общении, прижились слова стукач, крутой, беспредел, тусовка.

Многие из жаргонизмов утрачивают свою социальную привязку, а некоторые получают развитие в литературном языке. К примеру, фразеологизм сесть на иглу, попав из речи наркоманов на страницы газет, «обрастает» производными: «Область села на дотационную иглу»; «Нельзя все время сидеть на игле инвестиций» и т.п.

Для развития почти каждого языка характерен процесс заимствования слов из других языков. Тем не менее и к самому этому процессу, и к иноязычным словам носители языка часто относятся подозрительно: зачем что-то брать у других, если есть свое? Зачем нам имидж, если есть образ? К чему саммит, если можно сказать встреча в верхах? Чем модный в кинематографии ремейк лучше обычной переделки? И разве консенсус прочнее согласия?

Повернувшись лицом к Западу, Россия за последнее время многое переняла и для языка

Так, Верховный совет давно стал именоваться парламентом, совет министров - кабинетом министров, его председатель - премьер-министром или премьером, а его заместители - вице-премьерами. В городах появились мэры, вице-мэры, префекты, супрефекты, советы уступили место администрациям, главы администраций обзавелись своими пресс-секретарями и пресс-атташе, которые выступают на пресс-конференциях, рассылают пресс-релизы, организуют брифинги и эксклюзивные интервью своих шефов…

Отсюда компьютер, а также дисплей, файл, интерфейс, принтер и многие другие названия, например видов спорта - виндсерфинг, скейтборд, армрестлинг, кикбоксинг, фристайл и др. Так, добавочное время при игре в футбол или в хоккей все чаще именуется овертайм, спортивное состязание на выбывание из дальнейших соревнований одной из команд - плей-офф и даже традиционное боец в кикбоксинге заменяется англицизмом файтер.

У всех на слуху многочисленные экономические и финансовые термины типа бартер, брокер, ваучер, дилер, дистрибьютор, инвестиция, ипотека, маркетинг, монетаризм, фьючерсные кредиты и т.п. Многие из них были заимствованы давно, но использовались только спецами.

Вдобавок, многие считают иностранное слово более престижным. Презентация выглядит более респектабельно, чем привычное русское представление, эксклюзивный - лучше, чем исключительный, топ-модели - шикарнее, чем модели. Хотя намечается и некоторое семантическое размежевание «своего» и «чужого» слов: презентация - это торжественное представление фильма, книги и т.п.; эксклюзивным чаще всего бывает интервью, а сказать о ком-нибудь эксклюзивный тупица или воскликнуть: «До чего же эксклюзивная у вас колбаса»! - едва ли можно.

Правда, не обходится без перекосов

Так, во французском языке слово boutique значит «лавочка, небольшой магазин», а будучи заимствовано нашими модельерами и коммерсантами, оно приобрело значение «магазин модной одежды». Примерно то же происходит с английским словом shop: в русском языке шоп приложимо не ко всякому магазину, а лишь к такому, который торгует престижными товарами, преимущественно западного производства (обычный продмаг никто шопом не назовет). Английское hospice («приют, богадельня») превращается в хоспис - дорогостоящую больницу для безнадежных больных с максимумом комфорта, облегчающего процесс умирания. И даже итальянское puttana, оказавшись в русском языке, обозначает не всякую проститутку (как в итальянском), а главным образом валютную.

Пугаться не стоит. Действительно, с масштабом и темпами распространения английского в сферах политики, международных контактов, в науке русский язык, надо прямо сказать, состязаться не может. Но это далеко не вся жизнь. Словарь русского языка и его грамматика представляют собой «железную» систему, способную выстоять в любые времена.

Язык умеет самоочищаться, избавляться от мусора. Кто из современников знает, например, кто такой проприетер, и что означает слово индижестия? Что имел в виду Гоголь, когда в «Мертвых душах» писал о даме, с которой приключилось «небольшое инкомодите»? Кто такой супирант? Какой смысл вкладывали наши предки в слово суспиция? И что они имели в виду, когда считали, что театральный актер излишне фарсирyет? Сейчас не всякий словарь даст нам ответы на эти вопросы, и мы узнаем, что проприетер - это собственник, индижестия - «несварение желудка», что инкомодите означает по-русски просто неудобство, неловкость, что супирантом называли поклонника, воздыхателя, а суспицией - подозрение, недоверие к кому-либо, что фарсирyющим считали актера, который достигает комического эффекта чисто внешними приемами игры.

Конечно же, никто не издавал указов, предписывавших изгнать эти слова из русской речи. Они устарели сами по себе. А с другой стороны, многого ли добились пуристы прошлого, призывая запретить употребление таких слов, как эгоизм (вместо этого предлагалось ячество), цитата (предлагались в качестве синонимических замен ссылка, выдержка), поза (взамен изобреталось телоположение), компрометировать (вместо этого рекомендовали говорить: выставлять в неблагоприятном виде), игнорировать (Владимир Иванович Даль считал, что это «слово непозволительное») и др.?

Разумеется, чрезмерное или неуместное употребление иноязычных слов недопустимо. Ни ученые-лингвисты, ни журналисты и писатели не должны сидеть сложа руки, бесстрастно наблюдая, как засоряется родная речь. Но запреты тут бессильны.