ГЛАВА 5

САНГОРОДОК

В сангородок я прибыл весной 1974 года. Там встретил много знакомых, а также друга и подельника Володю Никишина (по кличке Никифор), который попал туда за несколько месяцев до того уже из другой колонии с туберкулезом легких. Когда я рассказал ему о конфликте с начальником санчасти и о его последних словах, то он предложил мне «закосить» под туберкулезно больного.

Согласно установленному правилу заключенные, поступавшие в сангородок, обязаны были пройти медицинское обследование. Анализы, подтверждавшие туберкулез легких, за меня сдал специально для этого подобранный Володей человек. Он же сделал и рентгеновские снимки. После этого переговорили с кем нужно, и меня перевели в туберкулезное отделение.

Так я стал «туберкулезным больным». Чифирил из одной кружки с теми, у кого  была открытая форма туберкулеза, и мечтал о том, чтобы у меня быстрее появился свой собственный туберкулез. В случае разоблачения меня ждала  матвеевская зона, куда идти не хотелось. Более того, в медицинской карте появилась бы отметка «симулянт», после чего двери санчасти закрылись бы окончательно, помирать будешь – не помогут.

Туберкулезное отделение было отделено от основной территории больницы  деревянным забором. Внутри стояли два деревянных барака, вмещавших около ста человек. Калитка и ворота на замок не закрывались, и на территорию больницы можно было выходить свободно. Курс лечения для туберкулезных больных был рассчитан минимум на полгода, и после этого  переводили в тубзону, находившуюся за  забором.

Обычно все лагерные авторитеты, приезжавшие в сангородок, собирались для общения на территории туботделения. Там и свободы больше, и режим слабее. Связь с зонами также осуществлялась через туботделение. Мы встречали этапы из всех зон и были в курсе многих событий, которые происходили в Хабаровском крае.

В сангородке, особенно в туботделении, много играли под интерес в карты, нарды, домино и т. д. Как правило, заключенные приезжали в больницу с деньгами и часто от избытка свободного времени ввязывались в игру. К тому времени я научился играть неплохо во многие лагерные игры и выигрывал по тем меркам немалые деньги.

За короткое время мы с Володей Никишиным поставили себя так, что с нами стали считаться все без исключения. Авторитеты, приходившие в сангородок из разных зон, тоже признавали наше первенство. А так как этапы приходили часто, то информация о нашей деятельности распространилась очень быстро по зонам Хабаровского края. И если у кого-то возникала потребность связаться с кем-то из другой колонии, то это обычно делали через нас. В разборках, происходящих в сангородке, наше с Володей слово было решающим.

Естественно, такое положение вещей местному начальству не понравилась. В результате Володю отправили в тубзону, которая находилась в Красноярском крае (и больше я его не видел, ибо через четыре года он погибнет), а меня осенью 1974 года закрыли в спецкорпус (к тому моменту я пробыл в сангородке около четырех месяцев).

Спецкорпус – это отдельно стоящий охраняемый барак, отгороженный от  территории сангородка деревянным забором и колючей проволокой. Внутри находились камеры, закрывавшиеся на замок. Один раз в день выводили на короткое время прогуляться в маленький  дворик, все остальное время приходилось сидеть под замком. Общались с сангородком через записки, которые передавали изредка баландеры и санитары.

В конце ноября 1974 меня перевели из спецкорпуса в зону для туберкулезных больных, которая находилась по соседству, за отдельным забором. Однако самой зоны я не увидел. Меня поместили в штрафной изолятор на 15 суток, и после этого закрыли на шесть месяцев в помещение камерного типа (ПКТ).  Это почти то же самое, что и ШИЗО, только на ночь выдают матрасы, чуть лучше кормят и выводят один раз в день на прогулку в специально оборудованный для этого дворик.

Штрафной барак, с камерами ШИЗО и ПКТ, располагается, как правило, недалеко от вахты, где круглосуточно дежурят офицеры, прапорщики и солдаты внутренних войск. Внутри штрафного барака дежурят также круглосуточно надзиратели. От основной территории колонии он отделен забором и  колючей проволокой.

В камере ПКТ, куда меня посадили, находились еще трое туберкулезных больных заключенных. Связи с тубзоной и сангородком не было. От рентгена и сдачи анализов на туберкулез я отказался сразу же после того, как меня закрыли под замок, якобы в знак протеста за необоснованные репрессии, а на самом деле из опасения, что раскроется мой обман и станет ясно, что у меня нет туберкулеза легких. 

Надзиратели в тубзоне вели себя очень нагло, развязанно и вызывающе, а к тем, кто находился в ШИЗО и ПКТ, придирались вообще по любому поводу. И однажды мое терпение лопнуло, я чуть не задушил самого крутого в той колонии начальника смены надзирателей, прапорщика по кличке Блатной.

К тому времени двоих из нашей камеры, Толика Золотого из Приморья и Валеру Родного из Хабаровска, по отбытии ими срока наказания выпустили в тубзону. Вместе со мной остался в камере заключенный по кличке Гагарин. У него была открытая форма туберкулеза, он почти постоянно харкал кровью и одной ногой уже, по сути, находился на том свете.  Других туберкулезных больных  тогда в ПКТ не было.

Случай, который хочу рассказать, произошел в тот момент, когда нас с Гагариным вели в камеру после прогулки. С Блатным был еще один такой же наглый прапорщик, кличку которого не помню. Оба были пьяны. Блатному показалось, что мы идем медленно, и он стал грубо нас подталкивать и оскорблять, причем ругался так громко, что его слышали  во многих камерах ШИЗО.

Гагарин молчал, а я пытался Блатного урезонить, но он заводился еще больше. Стал потихоньку заводиться и я. Зная свой характер, старался не обращать внимания на оскорбления наглого надзирателя. Но в какой-то момент он перешел за допустимые рамки. Сильно толкнув, обозвал такими словами, которые по лагерным понятиям оставлять без внимания нельзя. И мое терпение лопнуло…

Завалив Блатного на бетонный пол и схватив мертвой хваткой за горло, я стал его душить, второго прапорщика, кинувшегося на меня сзади, завалил рядом. Неизвестно, чем бы все это  кончилось, если бы к ним на помощь не подоспели  другие надзиратели,  выскочившие на шум из комнаты для дежурных. Когда мои руки оторвали от горла Блатного, он с трудом понимал происходящее и в глазах его был страх.

Подобные инциденты происходили в местах заключения  редко.  Обычно заключенные боялись оказывать сопротивление надзирателям, а тем более на них нападать. Ибо их могли избить до полусмерти и намотать новый срок. Но в тот раз мне повезло.

Во-первых, было много свидетелей в мою пользу. Заключенные из ближайших камер слышали оскорбления со стороны  надзирателей и то, как я просил их не распускать язык и руки. Во-вторых, прапорщики, с которыми у меня произошел инцидент, были сильно пьяны, и это заметили все. В-третьих, в изолятор очень быстро прибежали дежурные офицеры, при которых пьяные надзиратели меня трогать поостереглись.

В свою очередь я тут же написал заявление на имя краевого прокурора по поводу беспредела со стороны надзирателей и объявил голодовку. О произошедшем в ПКТ быстро доложили руководству, и уже через несколько часов у меня состоялась беседа с начальником колонии, которая закончилась благополучно. Мне повезло, что было много свидетелей, а  надзиратели заметно пьяны. Если бы этот инцидент  произошел при других обстоятельствах, то отбили бы все внутренности и добавили новый срок.

Инцидент ограничился 15 сутками штрафного изолятора, и после этого меня опять перевели в ПКТ. Оставшиеся три месяца отсидел без проблем. После этого случая офицеры и надзиратели стали относиться ко мне более предупредительно, да и по отношению к другим заключенным стали меньше наглеть. По истечении шести месяцев меня выпустили из ПКТ в зону,  произошло это в конце мая 1975 года.

Бирская тубзона, куда я попал, имела общесоюзный статус. В связи с этим туда завозили туберкулезных больных заключенных из многих регионов СССР. О том, что, будучи в ПКТ, я чуть не задушил самого блатного в этой колонии надзирателя, слышали в зоне почти все, и это заметно мой авторитет подняло. Помимо прочего многие  знали и то, что мое слово считалось решающим в сангородке, когда я там находился. Исходя из этого, вокруг меня быстро собралась достаточно сильная команда.

Обстановка в тубзонах всегда более приближена к старым лагерным традициям, чем в других колониях,  а игра под интерес (в карты, нарды, зари, домино) – это неизменная традиция. «Играющие» считались в местах заключения элитой и делились как бы на лиги. В высшей лиге, где собирались профессионалы, разыгрывались наиболее крупные суммы, за подобными  поединками обычно следила вся зона.

В течение нескольких недель после выхода из ПКТ я собирал через своих друзей сведения обо всех играющих (кто во что играет, у кого что есть и кто как платит). Собрав нужную информацию и серьезно подготовившись, я прошелся вначале по низам и, обыграв без особого труда играющих среднего уровня, собрал за короткое время приличные «куражи». После этого ко мне стали «нырять» более серьезные игроки, к встрече с которыми я уже был готов.

Мое преимущество заключалось в том, что я знал об играющих в этой зоне почти все, а они обо мне в отношении игры очень мало. Это позволяло мне  навязывать более выгодные для себя условия. Сбивал всех с толку и мой  возраст. Мне недавно исполнилось 24 года, а для играющего в тубзоне строгого режима это очень мало. Матерым игрокам, отсидевшим большие сроки, было обидно мне проигрывать. Они считали, что мне просто везет, и, находя новые средства, снова предлагали игру.  Но опять проигрывали.

А чтобы поток желающих играть со мной не иссякал, я придерживался хитрой тактики: крупные деньги не упускал, а мелкие сознательно проигрывал. Например, если выигрывал у одного сто рублей, то тут же проигрывал другому десять. Исходя из этого, всем казалось, что мне просто везет, и предлагали игру снова.  В результате, я собрал за короткое время в этой зоне почти все наиболее крупные деньги, крутившиеся в игре.

Выигрывал немало и работы, благодаря чему я и мои друзья, по сути, не работая, числились выполняющими нормы выработки. За невыполнение норм выработки, несмотря на туберкулез, наказывали сурово, но меня и близких мне людей это не касалось, так как некоторые заключенные, за неимением наличных денег, проиграли мне свою работу на полгода вперед. 

За семь месяцев, проведенных в тубзоне, я сумел себя поставить так, что мое слово там стало наиболее веским и решающим. Меня устраивало здесь все: режим слабый, игры море, чувствовал себя как рыба в воде. Уезжать никуда не хотел, но в декабре 1975 года меня неожиданно закрыли в ШИЗО и через 15 суток без вывода в тубзону отправили в матвеевскую колонию, из которой я за полтора года до того уходил в сангородок.