ГЛАВА 4
МАТВЕЕВСКАЯ ЗОНА
В начале лета 1972 года меня
перевели из следственной тюрьмы, где я пробыл более девяти месяцев, в 13-ю
колонию строгого режима. Зона эта находилась на окраине города Хабаровска
рядом с поселком Матвеевка, в связи с чем ее так и называли
матвеевской. Ранее в этой колонии находился общий режим, но за полгода до
моего приезда всех заключенных с общим режимом оттуда вывезли, а взамен
завезли осужденных со строгим режимом из разных регионов. Хабаровчан там было
мало.
С первых же дней у меня начались
конфликты. Статья за изнасилование считалась позорной, и осужденные по ней
старались не высовываться, ибо были уязвимы. Я вел себя независимо и никому
не уступал, многим это не нравилось. Но со временем все поняли, что со мной
лучше дружить, чем воевать. А еще чуть позже, несмотря на молодость (21 год)
и позорную статью, я стал играть в этой зоне заметную роль. Этому
способствовало и то, что стали подвозить хабаровчан, которые знали меня
лично.
Лагерному начальству мое поведение
не понравилось, и на меня стали давить: «Вступай в совет внутреннего порядка
и становись на путь исправления, иначе сгниешь в тюрьме». Совет внутреннего
порядка – это лагерная полиция. Член СВП обязан был писать доносы на
заключенных, после чего тех подвергали наказаниям. Чем больше доносов, тем
больше льгот получал тот, кто их писал, и увеличивались его шансы на
досрочное освобождение.
Зачастую доносы были
необоснованные, но лагерную администрацию это устраивало. Чем больше
несправедливости и вражды между заключенными, тем проще загонять их в
нужные рамки и расправляться с неугодными. Были среди заключенных и такие, которые
в СВП не вступали, но доносили на своих товарищей тайно.
После того, как я отказался
вступить в СВП и стать тайным осведомителем, меня стали «прессовать» и
водворять по любому поводу в штрафной изолятор. От такой несправедливости я обозлился и все кругом стал видеть в темных
красках. Мало того, что осудили несправедливо за изнасилование, так еще и
здесь жить не дают. Появилось желание мстить. В такие моменты я стал бояться
сам себя, ибо мог в любой момент сорваться и совершить непоправимое.
Мысли о мести стали навязчивыми. Я
многократно прокручивал в голове сцены убийства наиболее подлых членов СВП и
сотрудников администрации. О последствиях почти не думал, ибо после того, как
меня несправедливо осудили на большой срок, жизнь потеряла смысл. Хотел лишь
одного, захватить с собой на тот свет как можно больше негодяев, чтобы другим заключенным стало
после этого легче жить.
У меня начались нервные срывы, я
стал агрессивным. Это дало повод начальству усилить пресс еще больше, но от
этого я становился еще злей. Если бы начальники смогли прочитать мои мысли,
то наверняка бы задумались и остановились. Но, измеряя всех одной меркой, и
задавшись целью сломать меня в назидание другим заключенным, они фактически
подготавливали почву для серьезного преступления, к которому я
психологически был уже готов.
В связи с затронутой темой мне
вспомнился случай, произошедший летом 1973 года. Я нокаутировал тогда самого
«блатного» в зоне надзирателя, начальника смены – прапорщика по кличке Тузик.
Произошло это в штрафном изоляторе. Этот надзиратель ворвался в камеру,
где я тогда находился, и стал выкручивать руки моему другу Кононову Толику,
тоже хабаровчанину, за то, что тот курил.
Я встал между ними, прапорщик,
схватив меня за грудки, с размаху ударил об стену. Все остальное произошло
настолько быстро и неожиданно, что все опомнились лишь после того, как
надзиратель после тройного удара в челюсть вылетел из камеры в коридор и,
шлепнувшись на цементный пол, отключился. Остальные надзиратели с испугу тоже
выскочили в коридор.
Помимо меня и Толика в этой же
камере находился еще мой подельник по 117-й статье – Никишин Володя,
физически сильный парень, мастер спорта по боксу в полутяжелом весе. Он был
выше меня на голову и старше на два года. Толик на четыре. Оба в свое время
имели большой вес в Хабаровске и были известны как сильные кулачные бойцы. Я
тоже был в этом отношении не подарок, если сильно разозлить. Надзиратели об
этом знали. Мы встали втроем против входа в камеру и заявили прапорщикам,
офицерам и солдатам, которых набежало достаточно много, что живыми не
сдадимся.
Заключенные в соседних камерах
ШИЗО и ПКТ в порядке солидарности стали громко стучать в свои двери и кричать
в нашу поддержку. Не решившись ворваться к нам в камеру, надзиратели
подогнали пожарную машину к штрафному бараку и через вторую решетчатую
дверь облили нас водой из пожарного шланга, чтобы мы остыли. И после этого
оставили до утра в покое. Утром предложили выйти на беседу с начальником
колонии. Разговор состоялся в прогулочном дворике.
Помимо начальника колонии там было
много офицеров, прапорщиков и солдат, которые окружили нас тройным кольцом.
Мы подумали, что будут бить, как делалось обычно в таких случаях, затем раскрутят
на новый срок. Но в тот раз вся эта история закончилась благополучно. Повезло
в том, что начальник колонии полковник Драновский (слывший человеком
справедливым) стал разбираться лично. Выяснилось, что прапорщик сам виноват,
так как не имел права распускать руки.
В продолжение затронутой темы
расскажу еще один случай, произошедший в конце лета 1973 года. Он также мог
обернуться для меня новым сроком, но мне опять повезло. Я тогда кинулся на
начальника отряда капитана (фамилию не помню) за то, что он меня оскорбил в
присутствии заключенных. Мой кулак, не долетевший до его лица лишь на несколько сантиметров, перехватил в последний момент
мой друг Валера Фокин, тоже хабаровчанин, который буквально повис на моей
руке.
Все произошло молниеносно и
неожиданно для всех. Меня на какое-то время заклинило. Когда я понял, что
натворил, то быстро взял себя в руки и сказал начальнику отряда спокойным
тоном, чтобы он впредь следил за своим языком. И после этого пошел опять
собираться в штрафной изолятор, откуда вышел незадолго до того.
На мое счастье, этот капитан попал
во внутренние войска из действующей армии недавно и был во многом еще не
испорчен. Прочувствовав мое состояние, он пригласил меня в свой кабинет, и мы
с ним побеседовали о жизни. Признав, что был не прав, он извинился за
допущенные в мой адрес оскорбления, а к концу разговора стал относиться ко
мне с уважением. Со своей стороны я извинился перед ним за свою
несдержанность.
Люди, подобные этому капитану,
попадались в системе исправительных учреждений редко. Окажись на его месте
кто-либо другой, этот случай мог для меня окончиться трагически, ибо перед
тем, как на него кинуться, я успел запустить ему в лицо горсть домино,
которые зацепил со стоящего рядом стола. Уже одного этого было достаточно для
заведения уголовного дела.
Подобные срывы вошли в систему, я
стал терять над собой контроль. Мне срочно нужно было изменить обстановку. По
этому поводу я неоднократно разговаривал с начальником отряда, и даже один
раз с начальником колонии. Но все упиралось в начальника санчасти, майора,
который был таким же врачом, как я – космонавтом. В подчинении у него
находились вольнонаемный фельдшер и зек-санитар, которые тоже ничего не понимали в
медицине.
Этот начальник санчасти и сам
никого не лечил, и своим подчиненным не давал этого делать, одну и ту же
таблетку ломал пополам и вручал двум разным больным: одному от головы, а
другому от живота. Заключенные неоднократно напоминали ему о том, что он в
первую очередь врач, а потом уже работник исправительного учреждения, но у
него был один ответ: «Вы враги народа, вас привезли сюда не лечить, а
карать».
Всех приходивших к нему с жалобами
на здоровье он обвинял в симуляции. Исходя из этого, болезни запускались.
Иногда доходило до распада печени или открытой формы туберкулеза, а
начальник санчасти даже освобождения от работы не давал, не говоря уже о том,
чтобы отправить на обследование в сангородок.
Сангородок – это большая
зона-больница, вмещавшая до полутысячи человек. Находилось это заведение в
двухстах километрах от Хабаровска на станции Бира. Туда свозили больных
заключенных из всех колоний Хабаровского края, а иногда и из других
регионов. Но из матвеевской колонии при упомянутом выше начальнике
санчасти туда попадали редко.
На мои просьбы отправить в
сангородок для медицинского обследования и лечения нервной системы он
говорил: «Ты – отрицаловка, тебе не положена медицинская помощь. Вступай в
СВП, отправлю в больницу». Своим цинизмом он доводил меня до белого каления,
и я был готов его убить. В голове появлялись мысли о мести.
Когда я понял, что финал может
быть трагическим, то отправил своей матери нелегально письмо, в котором
рассказал о своем состоянии и садистском отношении начальника санчасти к
заключенным. Мать подняла на свободе шум и атаковала краевое управление мест
заключения, краевой отдел здравоохранения и крайком партии. В колонию для
выяснения обстоятельств приехали врачи. Меня осмотрели, выслушали и первым же
этапом отправили в сангородок.
Перед этапированием начальник санчасти мне сказал,
что побеспокоится о том, чтобы я в сангородке не задержался, а по возвращении
в матвеевскую зону он со мной разберется. Угрозы его не были пустыми, ибо он
являлся руководителем партийной организации учреждения, и с ним даже
начальник колонии старался не спорить.
|